Please enable JavaScript.

Coggle requires JavaScript to display documents.

РУССКИЙ ЯЗЫК. ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК, грамматическая структура и словарный…

- - - - сербо-хорватский
      - словинский
      - болгарский
    - - украинский
      - белорусский
      - русский
    - - лужицкий (верхние лужичане в Саксонии, нижние - в Пруссии)
      - польский
      - словацкий
      - кашубский
      - чешский
      - язык полабских славян
    - - Сочетания: гласный и плавный согласный между двумя согласными по формуле tort, tolt, tert, telt, где t есть символ любого согласного, вследствие упоминавшегося тяготения к открытым слогам, заменились в русском сочетаниями torot, tolot, teret - это так называемое русское «полногласие». В прочих славянских языках уничтожение закрытого слога в данных сочетаниях происходило иначе. В болгарском, сербском и чешском вместо названных сочетаний находим trat, tlat, tret, tlet (с ē долгим), в польском trot, tlot, tret, tlet и т. д. Так, например, литовскому gardas (плетень) соответствуют русское город, болгарское и сербское град, чешское hrad, польское gród; литовскому galva соответствуют русское голова, болгарское и сербское глава, чешское hlava, польское głowa и т. д.
      - По-видимому, незадолго до появления письменности у славян русский язык утратил носовые гласные о, е, существовавшие в известную пору у всех славян, а сейчас сохраняющиеся только в польском и в некоторых говорах Македонии. В русском языке вместо о носового находим у, вместо е носового - а, перед которым мягкий согласный или j (на письме - я). Так, польскому ząb (знак ą обозначает о носовое) соответствует русское зуб, польскому pięc - русское пять и т. д.
      - Первоначальные сочетания tj, dj в отличие от других славянских языков в русском заменились звуками ч и ж соответственно. В польском вместо tj, dj, находим с, dz, в чешском - с, z, в сербском - ђ, ћ, в болгарском шт, жд. Например, русское свеча, сажа (ср. свет-ить, сад-ить), польское swieca, sadza, чешское svice, saze, сербское свијећа, саћа, болгарское - свѣшта, сажде. Так же, как tj, изменилось сочетание kt перед передними гласными, например русское печь (из пек-ти, ср. пеку), польское piec, сербское пећи и т. д.
- - - - Южнорусские говоры - это говоры тульские, калужские (граничащие с белорусскими), орловские, курские, донские, воронежские, южная часть рязанских, говоры Нижнего Поволжья. Наиболее существенные приметы южнорусской речи такие. В произношении - различие в качестве гласного в зависимости от того, находится ли он под ударением или в безударном положении. На этом принципе основано так называемое аканье, то есть неразличение гласных о и а в положении без ударения. Вместо обоих гласных в безударных положениях произносятся различные звуки - более или менее чистое а, звук средний между а и ы и т. д., в зависимости от целого ряда специальных условий, причем в разных группах говоров по-разному. Существенным для всех этих разновидностей аканья остается, во всяком случае, отсутствие в произношении безударного гласного о и непременное его совпадение с гласным а в одном и том же заменителе. Таким образом, на юге произносят то вада, трава, то въда, тръва (если обозначить буквой ъ указанный звук, средний между а и ы) и т. д., в каждой группе говоров по-своему, притом - по-разному в разных безударных слогах. Рядом с аканьем следует упомянуть так называемое яканье, то есть подобное же неразличение и совпадение в одном звуке гласных а (орфографическое я) и е после мягких согласных в безударном положении. Так, в одних говорах произносят висна, бида, в других - вясна, бяда, в третьих - висна, бида, но вясны, бяды, в четвертых - вясна, бяда, но висне, биде и т. д., в зависимости от различных специальных условий, но каждый раз так, что нет разницы между звуками а и е после мягких согласных в положении без ударения. Другой важнейшей фонетической приметой южнорусских говоров служит г длительное (фрикативное), то есть звук, представляющий собой х, но только произносимый с голосом, звонкий: hapa (гора), hopaт или hорът (город) и т. д. В грамматическом отношении южнорусское наречие характеризуется окончанием т мягкое в третьих лицах глаголов: идешь, идуть, формами: мене, тебе, себе, частым по говорам отсутствием среднего рода, так что говорят: моя ведро, свежей маслы, почти полным вытеснением из употребления кратких форм прилагательного и др. Для южнорусского словаря характерны слова скородить, а не боронить, рогач, а не ухват, лошадь, а не конь и др.
    - - Наконец, среднерусские говоры, занимающие пограничное положение между северными и южными и простирающиеся лентой с северо-запада на юго-восток, примерно от Псковщины через Московскую область к Нижнему Поволжью, характеризуются своеобразным совмещением северных и южных примет. Это говоры, представляющие собой очевидный продукт смешения носителей обоих основных русских диалектов в одно этнографическое целое. Одна из типичных форм этого диалектного скрещения в среднерусской полосе - говоры, характеризующиеся южнорусским произношением гласных и севернорусским произношением согласных, то есть аканьем, но звуком г, а не h, т твердым в третьих лицах глаголов и т. д., например среднерусское гара при северном гора и южном hapa. Именно эта система произношения характерна для московского говора и легла в основу русского литературного языка. Достоверно известно, что московский говор был в прошлом окающим. Таким образом современное среднерусское произношение московского типа исторически есть севернорусское произношение, в котором оканье заменилось аканьем, пришедшим с юга.
        Все русские говоры в целом, независимо от различий между их крупными и мелкими группами, отличаются некоторыми общими особенностями от говоров украинских и белорусских. Такой специфически русской особенностью является, например, развитие звуков о и е из старых ы и и в положении перед й, например слепой, мой, пей при украинском сліпий, мий, пий, белорусском сляпы, мый, пій. Другое такое специфически русское явление, уже упоминавшееся выше, устранение древних форм с свистящими звуками на месте заднеязычных, например ноге, руке, сохе вместо древнерусских нозѣ, руцѣ, сосѣ; в украинском и белорусском в этих формах до сих пор сохраняются свистящие согласные (нозі - назе и т. д.). Сюда же надо отнести утрату звательного падежа в русском языке, появление в русском языке форм множественного числа типа города, неизвестных украинцам и белорусам, и некоторые другие явления. С другой стороны, украинские и белорусские говоры характеризуются некоторыми общими новообразованиями, отсутствующими в русских говорах, например украинское кривавый, дрижати, белорусское крывави, дрыжаць, русское кровавый, дрожать; украинское суддя, белорусское суддзя, русское судья и др. Все явления этого рода, касающиеся как взаимоотношений внутри русских говоров, так и их отношений с говорами украинскими и белорусскими, должны учитываться при попытках исторического объяснения той системы, какую представляет собой вся восточнославянская языковая область в ее современном состоянии.
    - - Севернорусская диалектная группа включает в себя говоры новгородские, олонецкие, архангельские (поморские), вологодские, вятские, говоры Верхнего и Среднего Поволжья, уральские, многие говоры Сибири. Все они объединяются некоторыми общими признаками, но в то же время им свойственны и некоторые разноместные приметы.
        В области произношения русские северные говоры характеризуются следующими двумя общими свойствами. Во первых, на севере, как общее правило, произношение гласных не зависит от того, находится ли гласный под ударением или в безударном положении, или во всяком случае зависит гораздо меньше, чем это наблюдается на юге. Это свойство северного произношения лежит в основе так называемого оканья, то есть различения звуков о и а в безударном положении, например, вода, но трава. Иначе говоря, северяне произносят о как о, а как а и под ударением, и в положении без ударения. Во-вторых, в северном произношении качество гласного в очень сильной степени оказывается зависимым от того, какими согласными этот гласный окружен - твердыми или мягкими. Так, во многих северных говорах гласный а после мягкого согласного, а в особенности между мягкими согласными, заменяется гласным е, так что произносят, например: зеть, опеть, мечик вместо зять, опять, мячик; грезь, но грязный, петь, но пятый и т. п.
- - - - 2) памятники юридической и бытовой письменности;
      - 3) собственно литературные памятники.
      - 1) памятники церковной письменности;
    - - Самой яркой приметой древнего псковского говора служит взаимное неразличение свистящих и шипящих согласных, что сказывается на письме смешением букв с-ш, з-ж вроде: сапозникъ вместо сапожникъ, но сапожи вместо сапози (именительный падеж множественного числа), обѣдавсю вместо обѣдавшю, но: еши вместо еси и т. п. Известное место в «Слове о полку Игореве» «шизымъ орломъ подъ облакы», где шизымъ вместо ожидаемого сизымъ дает некоторым исследователям повод думать, что мусин-пушкинский список «Слова», сгоревший в Москве в 1812 г., но послуживший оригиналом издания 1800 г., был писан в Псковской области. Указанная особенность сближает древний псковский говор с мазурующими говорами польского языка, и, вероятно, в том и другом случае есть какой-то иноязычный субстрат. В последнее время Селищевым была высказана гипотеза, что это черта ополяченных или обрусевших носителей древнего прусского языка (вымерший язык балтийской группы, родственной литовскому и латышскому). К этому же источнику Селищев возводил и другую оригинальную черту древнего псковского говора, именно сочетания гл, кл, являющиеся вместо современного л в формах прошедшего времени, например блюглися вместо блюлися, чкли вместо чли. В современных псковских говорах ни та, ни другая черта неизвестны. Существуют аналогичные диалектные приметы и в текстах рукописей смоленско-полоцких, двинских, рязанских, московских и т. д. В частности, в московских документах очень поздно появляются следы акающего произношения. Их еще нет, например, в писаниях Ивана IV, но в письмах Алексея Михайловича постоянно находим написания вроде: по палямъ, десять утакъ, и обратно: вытощили. Надо думать, что крупные социальные потрясения конца XVI и начала XVII в. сильно изменили говор господствующего слоя москвичей и что именно к этому времени относится превращение московского говора из окающего севернорусского в акающий среднерусский.
- - - - Самых типов склонения первоначально было больше. Так, слова мужского рода распределялись по трем типам склонения. Например, слово рабъ склонялось так: рабъ, раба, рабу, рабъ (или раба), рабъмь, рабѣ, рабе (звательный падеж); слово конь, принадлежавшее к мягкой разновидности того же склонения, так: конь, коня, коню, конь (или коня), коньмь, кони, коню. Но, например, слово волъ первоначально имело такое склонение: волъ, волу, волови, волъ (или вола, по образцу раба, коня), волъмь, волу, волу.
    - - Заслуживает, наконец, упоминания одна важная особенность в системе и употреблении древнерусских причастий. В отличие от современного языка, древнерусские причастия действительного залога были возможны как в сложной (полной), так и в именной (краткой) форме, например: сѣдяи (теперешнее сидящий) - сѣдя, сѣдѣвый (теперешнее сидевший) - сѣдѣвъ. Именные формы подобных причастий могли употребляться как члены составного сказуемого, например: есмь сѣдя (я сижу в данную минуту), мужь бысть сѣдѣвъ (сидел в ту минуту), а также: пишу сѣдя (пишу, являясь в это время сидящим), мужь писа сѣдѣвъ (написал, будучи сидевшим) и т. д. В дальнейшем именные причастия в подобных синтаксических оборотах, первоначально относившиеся, как всякие причастия, к подлежащему в качестве особых предикативных определений к нему, стали пониматься как слова, относящиеся к сказуемому, то есть как предикативные обстоятельства. Это выразилось в том, что именные причастия действительного залога утратили свое словоизменение, то есть перестали склоняться, превратились в неизменяемые слова. В современном языке они составляют разряд так называемых деепричастий, например: пишу, сидя; написал, посидев и т. д. Итак, наши теперешние деепричастия представляют собой по происхождению древние именные формы действительных причастий.
- - - - Вторая, наоборот, характеризуется столь же односторонним преобладанием обиходного начала, и здесь уже книжное выступает как принудительная и механическая примесь или заимствование извне.
      - Всего интереснее третий случай, именно такая форма скрещения книжных и обиходных средств речи, при которой и те и другие совмещаются как более или менее равноправные участники единого и цельного акта речи. В отличие от первых двух случаев в последнем, следовательно, имеем дело с таким актом речи, который уже внутри себя стилистически разнообразен и неоднозначен. Остановимся несколько на каждом из указанных трех случаев.
      - Первая форма характеризуется односторонним преобладанием книжного начала, а обиходное присутствует в ней лишь слабой примесью, обычно появляющейся не вследствие свободного выбора, а механически и принудительно.
        
        Первый характеризует то, что можно назвать церковно-книжным стилем древнерусской письменной речи. Образцы его, оставляя в стороне списки со старославянских оригиналов (чаще всего болгарской редакции), содержатся в таких произведениях древнерусской письменности, которые отмечены со стороны своего жанра печатью учености или торжественности, а по теме и заданию более или менее близки к культурной атмосфере церковности. По понятным причинам сюда относятся и переводы, исполненные самими русскими, так как для переводов естественно было прибегать к языку ученому и обработанному, а не бытовому. Из памятников XI в. в числе образцов, содержащих церковно-книжный стиль речи, в особенности должно быть упомянуто «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, изощренного стилиста и оратора, владевшего всеми тонкостями византийской риторики и искусства «извития словес». Старославянский язык Илариона, насколько можно судить по поздним спискам, в которых сохранилось его «Слово» (основная редакция его известна лишь в списке XVI в.), безупречен. Его приверженность к книжному началу в языке характерно сказалась в таком его признании: «Не къ невѣдущимъ бо пишемъ, но преизлиха насыщшемся сладости книжныя». Следующие отрывки из «Слова» могут дать некоторое представление об этом типе древнерусского письменного языка:
        
        Полярную противоположность этому стилю древнерусской письменной речи составляет ее деловой стиль, основанный на обиходных средствах языка. Его образцы находим главным образом в юридических документах, и именно в тех частях их текста, которые имеют не церемониальное, а собственно бытовое содержание. Историки русского языка уже давно признали памятники русского юридического быта лучшим материалом для восстановления фактов древнерусской живой речи. Крупнейший памятник такого рода начального периода русской письменности есть «Русская правда».
      - Специфическим признаком литературного произведения в кругу прочих явлений письменности следует считать его предназначенность для чтения, а не только для той или иной практической надобности - памятной, правовой, богослужебной и т. д. Среди того, что читалось в эпоху Киевской Руси, помимо наиболее популярных книг священного писания (их предназначенность для чтения чаще всего не прямая, а вторичная), вроде, например, «Псалтыри», можно выделить довольно широкий круг текстов с функциями беллетристического характера: повествовательными, поэтическими, назидательными и т. д.
      - Нет сомнения, что очень часто мы действительно находимся перед результатом чистейшей случайности, в котором обращает на себя внимание лишь то, что составители древних литературных текстов не считали такую пестроту лексики предосудительной и во всяком случае не избегали ее. Но есть основания утверждать и большее. В литературных памятниках древнейшей поры нередко можно наблюсти и сознательный выбор именно того, а не другого из возможных дублетов лексики, в зависимости от определенных стилистических условий
        
        Примером может служить употребление некоторых таких дублетов в «Повести временных лет». Так, в Лаврентьевском списке читаем: «Олегъ нача городы ставити», но несколько выше, в рассказе о завоевании Киева в уста Олега влагаются слова: «Се буди мати градомъ русьскимъ». В рассказе о завоевании Корсуня читаем: «Посла Володимеръ ко царема Василью и Костянтину, глаголя сице: «Се градъ ваю [13] славный взяхъ». Может быть, не лишено основания мнение, что слово градъ здесь употреблено иронически. Если это так, то перед нами один из древнейших случаев иронического применения славянизма в русской литературной речи, что вполне обычно в языке XIX-XX вв.
- - - - Таких новых книжных категорий в письменной речи XV-XVII вв. было немало. Сюда относятся, например, звательный падеж, двойственное число, в формах глагола - аорист и имперфект (так называемые простые прошедшие) и ряд других форм, существовавших некогда в живой речи восточных славян, но к эпохе XV-XVII вв. превратившихся для грамотного населения Московского государства в архаизмы, известные только из книг. Очень важно понять, что вследствие сказанного практически утрачивалось всякое различие между такими фактами книжной речи, которые по происхождению восходили к старославянскому вкладу в русский язык, как например градъ, нощь, и превратившимися в факты книжной речи древнерусскими словами или формами, вышедшими из живого употребления, в котором они некогда свободно обращались (вроде руцѣ, ногама и т. п.). Факты речи и того и другого рода представляли собой стилистически полное тожество, все это были факты языка ученого, церковного, отчетливо противостоящие фактам повседневного живого языка. Такие факты языка, как градъ, нощь, руцѣ, ногама, независимо от их происхождения, для времени после XV в. с стилистической точки зрения одинаково являются славянизмами. В дальнейшем число славянизмов в этом стилистическом смысле слова будет возрастать, по мере того как будут выходить из живого употребления, сохраняясь в употреблении письменном, те или иные элементы древнерусской речи. Так, к началу XVIII в. славянизмом становится, например, дательный падеж множественного числа столомъ, потому что в живой речи в это время уже говорят столам, и т. п.
        
        Существовали своего рода славянизмы и в области произношения. Если в результате живых фонетических процессов создаются более или менее заметные противоречия между письмом и произношением, то в грамотной среде обычно возникает стремление произносить слова не так, как они произносятся в живой речи, а так, как они пишутся, по буквам. При этом в известные эпохи развития письменной речи ореол письменного языка, как языка грамотного и ученого, заставляет переживать такое буквенное произношение именно как произношение правильное и образцовое. Эту психологию должна отчасти напоминать психология теперешнего школьника, усваивающего произношение его вместо живого произношения ево, после того как он сделал некоторые первоначальные успехи в чтении. Так и в эпоху Московского государства существовала особая книжная произносительная традиция, в основании которой лежит чтение по буквам. Эта традиция сказывалась, например, в том, что букву е старались выговаривать всегда как е даже и в тех случаях, где живое произношение соответственно требовало гласного о, как например в словах женъ, медъ и т. д.
  - - - Нетрудно видеть, что язык в приведенных отрывках из грамот и челобитных очень сильно отличается от показанных выше образцов литературного языка эпохи в его различных оттенках. Язык грамот весь состоит из обиходного материала - в нем нет старославянской лексики, в нем нет архаизмов морфологии; например, во втором отрывке находим на питухѣхъ, вместо чего в книжном языке, если бы там было употреблено это слово, следовало бы ждать на питусѣхъ, прошедшее время в обеих грамотах только такое же, как в современном языке, синтаксис в них необработанный, рассредоточенный без закругленных предложений, без дательного самостоятельного и т. д. Резкая противоположность двух описанных типов письменной речи и их отчетливое размежевание по функциям и есть то, что выразительно характеризует языковую жизнь эпохи, о которой здесь говорится. Надо иметь в виду, что размежевание обоих типов речи было действительно функциональное, то есть выбор того или иного типа речи для составления данного текста определялся главным образом жанром и характером составляемого документа, но, например, не степенью образованности пишущего, не его социальным положением или профессией и т. д. Все это в лучшем случае могло иметь только побочное значение. Но, как общее правило, одно и то же лицо свободно переходило от изысканной литературной речи к речи деловой, как только это подсказывалось обстоятельствами. Мы видели, каким языком писал Курбский свое письмо Ивану IV. А вот каким языком написано одно из его деловых писем, адресованное в Печерский монастырь:
- - - - Здесь книжный элемент ограничен цитатным и ритуальным назначением а в остальном подсказывается несомненно, не литературными намерениями а профессиональной привычкой. Но живая, идиоматическая русская речь какой вообще написано это произведение, очень долго не могла получить права литературного гражданства. Ее путь в литературу - окольный и сложный, а в XVIІІ в. русской письменной речи пришлось приспосабливаться к тем очередным задачам, которые поставила перед ней литература русского классицизма.
- - - - Здесь очень точно указано на возникшую у русской литературы потребность в таком языке, который, с одной стороны, не был бы так тривиален и фамильярен, как язык повседневный, но с другой, не очень бы сильно отличался от повседневного языка своей высотой и книжностью. Естественно, что в применении к прозе эта потребность стала находить свое выражение раньше, чем в применении к стихам. Помимо того, что высокая поэзия, как само собой понятно, в большей степени, чем проза, нуждалась в книжном языковом материале, существовало еще одно особое обстоятельство, способствовавшее тому, что всякая вообще стихотворная речь отставала в общей эволюции русской письменной речи в сторону сближения с обиходной. Дело в том, что с самых же первых шагов русского стихотворства, на рубеже XVII и XVIII вв., отсутствие выработанной версификационной техники заставляло стихотворцев прибегать к разного рода «поэтическим вольностям» для того, чтобы легче было справиться с требованиями ритма и рифмы. Речь идет здесь не о случайных уклонениях от правильного языка у отдельного писателя, а о целой системе узаконенных традиций и даже специальными теоретическими рассуждениями вольностей, которые, по большей мере, представляли собой допускаемые к употреблению архаизмы языка и тому подобные параллельные языковые средства.
      - Традиция вольностей держалась очень долго, и только к середине XIX в., уже после Пушкина, преодолевается окончательно.
        Соответственно отставал от общего развития и язык низких жанров. Уже к концу XVIII в. этот язык должен был представляться вульгарным, грубым, провинциальным. В нем то и дело встречаем такие слова и выражения, как стибрить, подтяпать, калякать, кобениться, дать стрѣлка, заварить брагу, остаться въ голяхъ, кто бабѣ не внукъ; в нем много таких слов, которые сейчас приходится разыскивать в специальных областных словарях, как например куромша (ветреник), набитой братъ (ровня), похимистить (украсть), взабыль (в самом деле), врютить (впутать), притоманное (заработанное). Любопытным памятником этого стиля являются знаменитые «Записки» Болотова, в известном отношении, по-видимому, хорошо отражающие живую речь автора, его времени и его круга. Здесь, между прочим, находим: «узгъ топора» (острие), «промололъ я ее всю» (выучил всю книгу), «подъ карауль подтяпали», «сколько-нибудь понаблошнился и много кое-чего зналъ» (то есть понабрался сведений), «покуда онъ еще не оборкался» (не привык), «колты и хлопоты», «слѣдовалъ за нами назиркою (наблюдая) до самого Ревеля», «жена его была старушка самая шлюшечка», «буде бы онъ сталъ слишкомъ барабошить» (спорить, упираться)», «около замка шишляю» (вожусь) и т. д. С этой лексикой связаны и грамматические явления того же стиля, как например постпозитивные частицы -атъ, -сте, -стани, формы склонения, вроде «сто рублевъ», «три дни», «изъ стремя», «яйцы», «укрепленьевъ», изобилие глаголов на -ыва вроде ночевывалъ, купывались, ужинывалъ и многие другие. Это был обиходный язык общества, еще не сделавшего для себя книжную речь привычным элементом повседневного цивилизованного быта.
      - Таковы в существенных чертах свойства русской литературной речи в эпоху классицизма Итог ее развития к последним двум десятилетиям XVIII в. может быть определен в следующих двух основных положениях:
        
        На почве среднего слога окрепла традиция общенациональной русской речи, представлявшая собой новую, высшую ступень в процессе скрещения книжного и обиходного начал. Но эта традиция пока была еще ограничена в своем применении рамками деловой (научной, публицистической и т. п.) речи и с художественной речью соприкасалась мало.
        
        Специфические задачи, которые диктовались в применении к языку развитием русской художественной литературы, классицизм превосходно разрешил, создав традиции высокого и низкого («простого») слога. Однако чем ближе к концу века, тем сильнее обнаруживалось противоречие между общей линией развития русской письменной речи и наличным ее состоянием в основных жанрах художественной литературы. Здесь язык постоянно представлялся то слишком «высоким», то слишком «низким».
        Оба указанных противоречия оказалась призвана разрешить та новая эпоха в истории русской литературы, начало которой положила деятельность Карамзина.
- - - - Первый:
        «На луговой стороне Волги, там, где впадает в нее прозрачная река Свияга, и где, как известно по Истории Натальи, Боярской дочери, жил и умер изгнанником невинный Боярин Любославский - там, в маленькой деревеньке, родился прадед дед, отец Леонов; там родился и сам Леон, в то время, когда Природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась... весенними цветами; смотрелась с улыбкою в зеркало... вод прозрачных, и завивала себе кудри... на вершинах древесных - то есть...» и т. д.
      - Второй:
        «Похороны совершились на третий день. Тело бедного старика лежало на столе, покрытое саваном и окруженное свечами. Столовая полна была дворовых Готовились к выносу. Владимир и трое слуг подняли гроб. Священник пошел вперед, дьячок сопровождал его, воспевая погребальные молитвы. Хозяин Кистеневки в последний раз перешел за порог своего дома. Гроб понесли рощею. Церковь находилась за нею. День был ясный и холодный. Осенние листья падали с дерев».
- - - - Во-вторых, немало появилось новых кальк, слепков с иноязычных моделей, - в середине века, в эпоху распространения немецкой идеалистической философии, здесь были продуктивны некоторые немецкие образцы, нередко в свою очередь восходящие к латинским или греческим. Таковы новые слова вроде прекраснодушие (Schönseligkeit), мировоззрение (Weltanschauung), другие слова получили новые значения, применяясь к значениям соответствующих иноязычных образцов, как например призвание - ср. «чувствовать призвание к науке» и «приди на дружное призванье» у Пушкина, или односторонний в переносном значении ограниченного, узкого и т. д
      - В-третьих, продолжалось интенсивное усвоение русским языком международной терминологии, как специальной научной, так и общественно-политической, состоящей из античного языкового материала (преимущественно латинского), как например: факт, результат, прогресс солидный, солидарный формулировать, вотировать, резюмировать и т. д. На этой почве возникают в русском общенациональном языке и новые суффиксы, отвлеченные от иноязычных слов, вроде -изм (аскетизм, мистицизм, обскурантизм), -изация (поляризация, пауперизация) и т. д. Ср. такие слова, как царизм, наше современное военизация и др.
      - Во-первых словопроизводство по книжным образцам. Сюда относится, например, много слов на -ние, и на -тель вроде рукоплескание, голосование, деятель, вдохновитель, далее слова вроде научный, даровитый, творчество, действительность, влиятельный и т. п.
  - - - После периода критических событий, пережитых русской художественной литературой в начале XX в., в современной литературе, по-видимому, становится все более авторитетным и притягательным такой способ употребления языка, при котором, независимо от задач изображения речи персонажей в их жизненной правдивости и характерности, сам автор в своем собственном повествовании, во всяком случае, отказывается от имитации языка своих героев и придерживается общенациональной языковой нормы.
      - Горький настойчиво пропагандировал необходимость следовать этой норме, одинаково вооружаясь как против языка чересчур книжного и кудрявого, так и против злоупотребления вульгарным и областным языком в художественном употреблении.
    - - Не приходится доказывать, что именно этой своей живой и прочной связью с традициями классической поры его развития современный русский литературный язык обязан и тому, что он выполняет сейчас не только функцию общего языка для русских, но также общегосударственного языка для всего содружества народов, входящих в состав СССР. И в этом отношении русский язык в наше время продолжает в новых, более благоприятных, условиях выполнять роль, которая выпала на его долю в связи с тем, что в течение XIX-XX вв. он постепенно становился вторым (а нередко и первым) родным языком для интеллигенции различных нерусских народностей, населявших Россию.